Неточные совпадения
Помещики попроигрывались в карты, закутили и промотались как следует; все полезло в Петербург служить; имения брошены, управляются как ни попало, подати уплачиваются с каждым
годом труднее, так мне с радостью уступит их каждый уже потому только, чтобы не платить за них подушных денег; может, в другой раз так случится, что с иного и я еще зашибу за это копейку.
Они никогда не смущали себя никакими туманными умственными или нравственными вопросами: оттого всегда и цвели здоровьем и весельем, оттого там жили долго; мужчины в сорок
лет походили на юношей; старики не боролись с
трудной, мучительной смертью, а, дожив до невозможности, умирали как будто украдкой, тихо застывая и незаметно испуская последний вздох. Оттого и говорят, что прежде был крепче народ.
Это было очень
трудное испытание, но через два с лишком
года, при приезде в Петербург, у меня в кармане, кроме других денег, было семьдесят рублей, накопленных единственно из этого сбережения.
Но довольно. Как ни хорошо отдохнуть в Якутске от
трудного пути, как ни любезны его жители, но пробыть два месяца здесь — утомительно. Боже сохрани от лютости скуки и сорокаградусных морозов! Пора, пора, морозы уже трещат: 32, 35 и 37˚; скоро дышать будет тяжело. В прошедшем
году мороз здесь достигал, говорят, до 48˚.
Теперь еще у меня пока нет ни ключа, ни догадок, ни даже воображения: все это подавлено рядом опытов, более или менее
трудных, новых, иногда не совсем занимательных, вероятно, потому, что для многих из них нужен запас свежести взгляда и большей впечатлительности: в известные
лета жизнь начинает отказывать человеку во многих приманках, на том основании, на каком скупая мать отказывает в деньгах выделенному сыну.
Хотя, к несчастию, не понимают эти юноши, что жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев и что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть
лет на
трудное, тяжелое учение, на науку, хотя бы для того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по силам.
«Столько
лет учил вас и, стало быть, столько
лет вслух говорил, что как бы и привычку взял говорить, а говоря, вас учить, и до того сие, что молчать мне почти и
труднее было бы, чем говорить, отцы и братия милые, даже и теперь при слабости моей», — пошутил он, умиленно взирая на толпившихся около него.
Пустился он тогда в большую служебную деятельность, сам напросился на хлопотливое и
трудное поручение, занимавшее его
года два, и, будучи характера сильного, почти забывал происшедшее; когда же вспоминал, то старался не думать о нем вовсе.
Дерсу стал вспоминать дни своего детства, когда, кроме гольдов и удэге, других людей не было вовсе. Но вот появились китайцы, а за ними — русские. Жить становилось с каждым
годом все
труднее и
труднее. Потом пришли корейцы. Леса начали гореть; соболь отдалился, и всякого другого зверя стало меньше. А теперь на берегу моря появились еще и японцы. Как дальше жить?
Вы вывели вашего мужа из ничтожества, приобрели себе обеспечение на старость
лет, — это вещи хорошие, и для вас были вещами очень
трудными.
Новгородский предводитель, милиционный [участник ополчения 1812 г. (от лат. militia).] дворянин, с владимирской медалью, встречаясь со мной, чтоб заявить начитанность, говорил книжным языком докарамзинского периода; указывая раз на памятник, который новгородское дворянство воздвигнуло самому себе в награду за патриотизм в 1812
году, он как-то с чувством отзывался о, так сказать,
трудной, священной и тем не менее лестной обязанности предводителя.
Причина этому была, может быть, лень, а может, и то, что пролезать в двери делалось для него с каждым
годом труднее.
Через несколько номеров журнала оказалось, что в таком эклектическом виде «Новый путь» дальше существовать не может, и был создан новый журнал «Вопросы жизни», просуществовавший всего один
год в
трудных условиях начинающейся революции.
Эти
годы были
трудными и мучительными
годами моей жизни не только внешне, но и внутренне.
— Это что, толпа — баранье стадо. Куда козел, туда и она. Куда хочешь повернешь. А вот на Сухаревке попробуй! Мужику в одиночку втолкуй, какому-нибудь коблу лесному, а еще
труднее — кулугуру степному, да заставь его в лавку зайти, да уговори его ненужное купить. Это, брат, не с толпой под Девичьим, а в сто раз потруднее! А у меня за тридцать
лет на Сухаревке никто мимо лавки не прошел. А ты — толпа. Толпу… зимой купаться уговорю!
Автомобиль бешено удирал от пожарного обоза, запряженного отличными лошадьми. Пока не было телефонов, пожары усматривали с каланчи пожарные. Тогда не было еще небоскребов, и вся Москва была видна с каланчи как на ладони. На каланче, под шарами, ходил день и ночь часовой. Трудно приходилось этому «высокопоставленному» лицу в бурю-непогоду, особенно в мороз зимой, а
летом еще
труднее: солнце печет, да и пожары
летом чаще, чем зимой, — только гляди, не зевай! И ходит он кругом и «озирает окрестности».
В Тымовском округе чем моложе селение, тем выше в нем процент половинщиков; в Воскресенском, например, хозяев 97, а половинщиков 77; это значит, что находить новые места и отводить участки поселенцам с каждым
годом становится всё
труднее.
Оттого, что численный состав населения подвержен колебаниям вследствие постоянных приливов и отливов, притом случайных, как на рынке, определение коэффициента общей рождаемости в колонии за несколько
лет можно считать недосягаемою роскошью; он уловим тем
труднее, что цифровой материал, собранный мною и другими, имеет очень скромный объем; численный состав населения за прошлые
годы неизвестен, и приведение его в известность, когда я знакомился с канцелярским материалом, представлялось мне египетскою работой, обещавшею притом самые сомнительные результаты.
Ивану пошел всего двадцатый
год, когда этот неожиданный удар — мы говорим о браке княжны, не об ее смерти — над ним разразился; он не захотел остаться в теткином доме, где он из богатого наследника внезапно превратился в приживальщика; в Петербурге общество, в котором он вырос, перед ним закрылось; к службе с низких чинов,
трудной и темной, он чувствовал отвращение (все это происходило в самом начале царствования императора Александра); пришлось ему, поневоле, вернуться в деревню, к отцу.
Заботливо теперь у меня — паралич бедной Михеевны совершенно срезал и нас. Вот скоро три недели, что мы все возимся с нею, но успеха мало и вряд ли можно надеяться на выздоровление. Она всегда была, на старости
лет, олицетворенная деятельность; и тем ей теперь
труднее, нежели другому, привыкшему хворать, — делаем, что можем, — и это наша прямая обязанность за ее заботы об нас в продолжение 13
лет.
Я располагаю нынешний
год месяца на два поехать в Петербург — кажется, можно сделать эту дебошу после беспрестанных занятий целый
год. Теперь у меня чрезвычайно
трудное дело на руках. Вяземский знает его — дело о смерти Времева. Тяжело и мудрено судить, всячески стараюсь как можно скорее и умнее кончить, тогда буду спокойнее…
— Кандидатов слишком довольно. На каждое место десять — двадцать человек, друг у дружки так и рвут. И чем больше нужды, тем
труднее: нынче и к месту-то пристроиться легче тому, у кого особенной нужды нет. Доверия больше, коли человек не жмется, вольной ногой в квартиру к нанимателю входит. Одёжа нужна хорошая, вид откровенный. А коли этого нет, так хошь сто
лет грани мостовую — ничего не получишь. Нет, ежели у кого родители есть — самое святое дело под крылышком у них смирно сидеть.
А вы, наш друг и Аристид [Аристид (ок. 540—467 до н. э.) — древнегреческий политический деятель и полководец, получивший прозвание «Справедливый».], превосходные обеды которого мы поглощаем, утопая в наслаждении, вы, как всем известно, по случаю одного наследства десять
лет (а это немножко
труднее, чем один раз шагнуть против совести), десять
лет вели такого рода тактику, что мы теперь совершенно обеспечены касательно ваших обедов на все будущее время.
Самым глухим и
трудным временем для печати было, пожалуй, десятилетие с 1881 по 1891
год, сменившее время «диктатуры сердца» и либеральных веяний, когда печать чувствовала себя относительно свободно.
Весело и дружно работала редакция «Курьера». Прошел второй
год издания, но цензура становилась все строже, конкурировать с бесцензурными газетами было все
труднее и
труднее.
Трудные у нас
годы настали, государь!
— Видишь, государь, как бы тебе сказать. Вот, примерно, вспомни, когда ты при смерти лежал, дай бог тебе много
лет здравствовать! а бояре-то на тебя,
трудного, заговор затеяли. Ведь у них был тогда старшой, примерно, братец твой Володимир Андреич!
— Выйдешь ли? который уж ты
год обещаешь! Экзамены, что ли, у вас
трудные — Бог тебя знает!
Возвращались заводские уже вечером, усталые, измученные, и постоянно целое
лето попрекали других тем, что они делают самую
трудную работу.
…С лишком сорок
лет прошло с этого утра, и всю жизнь Матвей Кожемякин, вспоминая о нём, ощущал в избитом и больном сердце бережно и нетленно сохранённое чувство благодарности женщине-судьбе, однажды улыбнувшейся ему улыбкой пламенной и жгучей, и — богу, закон которого он нарушил, за что и был наказан жизнью
трудной, одинокой и обильно оплёванной ядовитою слюною строгих людей города Окурова.
Затем ваше превосходительство целых три
года состояли при департаменте на испытании, целых три
года с отличием и усердием исполняли возлагаемые на вас
трудные поручения и только умудренные опытом решились прибыть к нам.
Вот те мысли, которые мучительно повертывались клубком в голове Татьяны Власьевны, когда она семидесятилетней старухой таскала кирпичи на строившуюся церковь. Этот подвиг был только приготовлением к более
трудному делу, о котором Татьяна Власьевна думала в течение последних сорока
лет, это — путешествие в Иерусалим и по другим святым местам. Теперь задерживала одна Нюша, которая, того гляди, выскочит замуж, — благо и женишок есть на примете.
Трудный был этот
год,
год моей первой ученической работы. На мне лежала обязанность вести хронику происшествий, — должен знать все, что случилось в городе и окрестностях, и не прозевать ни одного убийства, ни одного большого пожара или крушения поезда. У меня везде были знакомства, свои люди, сообщавшие мне все, что случилось: сторожа на вокзалах, писцы в полиции, обитатели трущоб. Всем, конечно, я платил. Целые дни на выставке я проводил, потому что здесь узнаешь все городские новости.
— Нет, я могу отвечать и на некоторые другие вопросы, не очень, впрочем,
трудные; но собственно"сведущим человеком"я числюсь по вопросу о болезнях. С юных
лет я был одержим всевозможными недугами, и наследственными, и благоприобретенными, а так как в ближайшем будущем должен быть рассмотрен вопрос о преобразовании Калинкинской больницы, то я и жду своей очереди.
Много
лет существовал он одною игрой, но с каждым
годом ему
труднее и
труднее приходилось добывать рубли концом кия, потому что его игру узнали всюду и брали с него так много вперед, что только нужда заставляла его менять свой блестящий «капитанский» удар на иезуитские штуки.
Если же бы они были вечны, то положим (хотя это и
труднее тем же людям, а не новым поколениям исправлять ошибки и приближаться к совершенству), положим, они бы достигли после многих тысяч
лет цели, но тогда зачем же они?
Тузенбах. Что ж? После нас будут летать на воздушных шарах, изменятся пиджаки, откроют, быть может, шестое чувство и разовьют его, но жизнь останется все та же, жизнь
трудная, полная тайн и счастливая. И через тысячу
лет человек будет так же вздыхать: «Ах, тяжко жить!» — вместе с тем точно так же, как теперь, он будет бояться и не хотеть смерти.
Труднее всего вначале было найти в городе хорошую квартиру, и целый
год были неудачи, пока через знакомых не попалось сокровище: особнячок в пять комнат в огромном, многодесятинном саду, чуть ли не парке: липы в петербургском Летнем саду вспоминались с иронией, когда над самой головой раскидывались мощные шатры такой зеленой глубины и непроницаемости, что невольно вспоминалась только что выученная история о патриархе Аврааме: как встречает под дубом Господа.
Для прежних историков это был вопрос крайне
трудный: они не могли себе представить, чтобы настоящее, порядочное образование Петра началось только на семнадцатом
году его жизни.
Сей заслуженый танцмейстер имел
лет 50 отроду, правая нога была у него прострелена под Нарвою, и потому была не весьма способна к менуетам и курантам, за то левая с удивительным искусством и легкостию выделывала самые
трудные па.
— Деньги, деньги… — задумчиво повторял он. — И на что мне, горбатому черту, столько денег? А между тем я чувствую, что приняться за настоящую работу мне становится все
труднее и
труднее. Я завидую тебе, Андрей. Я два
года, кроме этих тварей, ничего не пишу… Конечно, я очень люблю их, особенно живых. Но я чувствую, как меня засасывает все глубже и глубже… А ведь я талантливее тебя, Андрей, как ты думаешь? — спросил он меня добродушным и деликатным тоном.
Ему только что исполнилось двадцать
лет, по внешности он казался подростком, но все в доме смотрели на него как на человека, который в
трудный день может дать умный совет и всегда способен чем-то помочь.
Это казалось тем менее
трудным, что два
года счастливого супружества должны были порядком-таки избаловать хорошенькую молодку, и, следовательно, при такой набалованности ей не легко было разом покончить с утехами прошлого.
Времена усложняются. С каждым
годом борьба с жизнью делается
труднее для эмпириков и невежд. Но Митрофаны не унывают. Они продолжают думать, что карьера их только что началась и что вселенная есть не что иное, как выморочное пространство, которое им еще долго придется наполнять своими подвигами. Каким образом могли зародиться все эти смелые надежды? где их отправный пункт? Увы! уследить за этим не только трудно, но даже совсем невозможно.
Но ушел муж, — и снова начались мытарства по отысканию места. Теперь только
труднее было: с ребенком Анну никто почти не хотел брать. Так с горем пополам протянулся
год.
Отец Сергий жил шестой
год в затворе. Ему было сорок девять
лет. Жизнь его была
трудная. Не трудами поста и молитвы, это были не труды, а внутренней борьбой, которой он никак не ожидал. Источников борьбы было два: сомнение и плотская похоть. И оба врага всегда поднимались вместе. Ему казалось, что это были два разные врага, тогда как это был один и тот же. Как только уничтожалось сомненье, так уничтожалась похоть. Но он думал, что это два разные дьявола, и боролся с ними порознь.
Путь становился еще
труднее. В одном месте река делает частые и крутые повороты в скалистых берегах. Кое-где эти скалы вступают прямо в воду. Жители называют их щеками.
Летом под утесами есть все-таки узкая каменистая дорожка берегом. Весной и осенью приходится то подниматься на крутые вершины, то спускаться вниз.
Ах, в
годы юности моей,
Печальной, бескорыстной,
трудной,
Короче — очень безрассудной, —
Куда ретив был мой Пегас!
Но, откинув в сторону все тонкие рассуждения о недостатках и слабостях почившего брата, нельзя не сознаться, что, проходя обширное, многозначительное поприще службы в самых
трудных обстоятельствах государства, начав с Морского кадетского корпуса, где Шишков был при Екатерине учителем, дойдя до высокого места государственного секретаря, с которого он двигал духом России писанными им манифестами в 1812
году, — Шишков имел одну цель: общую пользу; но и для достижения этой святой цели никаких уступок он не делал.
Для нас час действия еще не настал; Франция еще по справедливости гордится своим передовым положением. Ей до 1852
года принадлежит
трудное право. Европа, без сомнения, прежде нас достигнет гроба или новой жизни. День действия, может быть, еще далеко для нас; день сознания, мысли, слова уже пришел. Довольно жили мы во сне и молчании; пора нам рассказывать, что нам снилось, до чего мы додумались.